Духовный тупик

Бывает так, что давно воцерковленный христианин упирается как бы в духовный тупик, в некую исчерпанность привычной практики своей духовной жизни. Все, что раньше работало, не срабатывает, нет привычного и ожидаемого результата от чтения молитв, от исповеди и богослужения. Душа жаждет встречать Христа, как раньше, и радоваться этой встрече, а не получается…

Иногда это просто результат лени. Но бывает, что такое происходит и с настоящими тружениками духовной жизни. Это очень больно, как больно разлучаться с любимым. Что делать?

Надо внимательней прочитать слова Христа, где Он говорит: «Я есть путь, и истина, и жизнь» (Ин. 14:6). Христианство – это путь, процесс, длиною в жизнь человека. И мы – путники.

Мы уверовали в Иисуса Христа, когда полюбили Его, и как путники, вышедшие на дорогу, не знаем, что будет за вторым или третьим поворотом. У нас есть Его обещания о том, что Он с нами во все дни, и наши надежды на это, есть какие-то карты, составленные теми, кто прошел путь, но мы не знаем, какие лично нас будут ждать испытания. А испытания будут, и эта потеря общения с Богом, может быть, главная из них.

Если мы посмотрим жития многих святых, то увидим, что даже величайшие святые упирались в подобные тупики богооставленности.

Из-за нерешенных вопросов жизни по вере был на грани отчаяния Антоний Великий, который кричал Богу: «Где Ты был, когда мне было так тяжело?!» Мы знаем, что нашего почти современника, преподобного Силуана Афонского, Господь промыслительно оставлял в очень тяжелых испытаниях на многие годы.

Видимо, некое ощущение исчерпанности практической стороны церковной жизни – это то, что на нашем пути Господь каждому на какой-то момент приготовил как испытание. И если мы верим, что Христос для нас есть путь, то мы должны верить, что и это испытание дано нам Его промыслом для того, чтобы мы чего-то достигли, чего-то поняли и что-то преодолели, что-то переросли внутри себя.

Лет десять назад я ехал в метро в час пик, и на кольцевой станции «Парк культуры» встретил своего друга по семинарии, игумена Н., скажем так. В семинарии он был мне достаточно близким человеком и, наверное, он был лучшим из нашего выпуска. Он был человеком, который за четыре года ни разу ни на кого не повысил голос, всем всегда помогал – такой монах, аскет и молитвенник от чрева матери.

Он ушел в один прославленный русский монастырь, и сердце за него всегда было спокойно: если представить себе настоящего христианина – современника, то это он.

И вдруг я его встречаю в метро. У нас такая ситуация, что просто болтать фальшиво о том, «как дела?», «все хорошо», мы не можем, а обстоятельства не позволяют говорить долго – он торопится, и я тороплюсь, и кругом жуткая толкотня.

Я ему говорю: «Помолись за меня, что-то мне тяжело». Он смотрит на меня с болью в глазах и говорит: «И ты за меня помолись, я что-то в таком тупике!» Я подумал тогда: «Этому праведному человеку так тяжело – на его монашеской стезе. Ему Господь приготовил это испытание, потому что любит его и воспитывает».

Учебник молитвы

Что касается каких-то практических моментов, тут трудно дать совет. Мне кажется, что нужно все равно продолжать исповедоваться, все равно молиться. Надо еще понимать, что вся молитвенная практика, которая нам давалась в начале нашего пути как общеобязательная, она достаточно условна, на мой взгляд.

Молитвослов, который берет в руки вновь пришедший в Церковь, с утренним правилом, с вечерним правилом, с корпусом молитв, подготавливающих человека к причастию, можно назвать учебником. Там есть молитвы святых людей: Макария Великого, Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста, Василия Великого, то есть молитвы тех людей, в духовном опыте которых Церковь не сомневается. Мы берем этот молитвослов и много лет по нему читаем эти молитвы для того, чтобы научиться собирать в себе такой же точно молитвенный настрой.

Может прийти такое время, и к каждому оно приходит, когда захочется молиться самому. Или почитать что-то другое. Потому что человек, научившись по молитвослову готовить себя к Святому причащению, может в какой-то момент понять, как сейчас ему лучше выполнить цель этого правила. А цель правила именно в подготовке к причастию, и он лучше подготовится, если просто постоит в тишине и почитает Иисусову молитву или акафист, или Священное Писание, может быть, Псалтырь.

То есть взрослый закаленный христианин, научившийся по этому учебнику, может сам уже подбирать себе то, что приведет его в нужное молитвенное устроение.

И чем дольше человек живет в Церкви, тем меньше должно быть священнического, духовнического контроля над тем, какие молитвы он читает. Внимание духовника больше следует направлять на то, достигает ли он настоящего молитвенного предстояния Богу или нет.

Вот это вопрос, за которым должен следить священник, чтобы, если человек не читает правила по лени или он читает что-то не то и не так готовится, сказать ему: «Знаешь, вот здесь ошибка, нельзя приготовиться к причащению, не собирая в себе вот такой настрой. Должна быть радость, должно быть желание причастия, должна быть примиренность со всеми, должна быть истинная вера и сокрушение сердца. Что вам лучше помогает стяжать такой настрой?»

И человек скажет: «Батюшка, мне помогает вот то-то сейчас, на этом этапе жизни». Может быть, это и есть как раз та педагогика, об отсутствии которой говорит в своейстатье отец Петр (Мещеринов)?

А человеку, давно воцерковленному христианину, конечно, надо за собой в этом внимательно следить.

Когда я был маленький, мы с отцом и сестрой ехали на велосипедах через одну деревню в Ярославской области. Деревня располагалась на высоком холме, и там был колодец, глубиной, наверное, метров сорок. Папа мне сказал, показывая в колодец: «Смотри, видишь там маленький квадратик неба внизу. А представляешь, туда солнце заглядывает на полминуты в полдень и все. Солнце проходит и больше никогда не освящается дно колодца. Но вот эти полминуты там освещено все».

Цель любого правила – вот так свою душу просветить Божьим присутствием, поставить себя перед Богом. Утром, вечером. Это мало – утро и вечер. Читаем святого Давида: «Седмерицею днем хвалих Тя» (Пс. 118:164). То есть семь раз в день этот занятый правлением воюющей державы человек, великий святой, все оставлял и, видимо, уходил в задние покои и хвалил Бога. Поэтому, это и Давид, которого мы так любим, которым так восхищаемся, потому что он всю суету заканчивал, и душа его полностью открывалась перед Богом. Это было его предстояние Богу.

Мы должны этому предстоянию научиться, утром, вечером – минимум. Лучше чаще. Или, если позволяет род деятельности, почти постоянно. Что тебе помогает сейчас на твоем этапе жизни в этом?

Допустим, я в семинарии изучал пророческие книги. Я их прочел, как и было положено по программе, что-то из них понял и закрыл. Они меня, как сейчас говорят, не зацепили. Прошло лет двенадцать, я давно был священником и вдруг начал их читать и не мог оторваться. Читать, переписывать, искать комментарии, думать. Они для меня открылись. Особенно пророк Иеремия глубоко запал в сердце. Для меня это было предстояние Богу. Я читал, и после у меня появлялась настоящая молитва.

Молитва перед причастием

Все люди разные, Господь это знает. И молитвенные правила воцерковленных христиан постепенно становятся разными. Это нормально и естественно. Вот бывает, допустим, так, что я готовлюсь к службе, читаю Правило ко святому причащению и понимаю, что оно скользит мимо меня, потому, что глаз «замылился».

Возвращаюсь, вновь читаю две-три молитвы, вижу, что у меня они звучат фальшиво. Тогда начинаю их переводить. Сам, своими словами, для себя. Так восстанавливаю связь текста с моим умом. Это бывает не часто. Может быть, раз в год или раз в полгода. Мне помогает.

Я восстанавливаю мой разговор с Богом.

Не люблю словосочетание «вычитывание правила» перед причастием, есть в нем какая-то фарисейская пустота. Ты должен не вычитывать, а поговорить с Богом. Это ведь и тексты соответствующие: эти молитвы написали Василий Великий, Иоанн Златоуст. Они готовились к причастию как к реальной встрече с Богом. А мы часто просто прочитываем эти молитвы, даже не погружаясь в них. Вот это категорически не нужно делать.

Нужно попытаться встать пред Богом, полностью до самого нутра своего, до самого дна, как до дна того колодца. А что тебе сейчас помогает вот это правильно сделать, чем дольше ты ходишь в церковь, тем лучше ты сам понимаешь.

У нас нет жесткого условия такого, чтобы обязательно прочитать три канона. Мы должны принадлежать правой вере для того чтобы причащаться, иметь сердечное сокрушение, то есть покаянное устроение, иметь твердое желание причаститься и мир со всеми. А вот чтобы этого достичь, нужно как раз некое правило. И в разные периоды жизни христианина оно может быть разным.

Молитва – это особое искусство, великое искусство, творчество. Разговор с Богом – высшее творчество, которое доступно человеку. Надо человека научить этому творчеству. Это и есть педагогика воцерковления. Она может длиться десять, пятнадцать лет. А потом человек уже должен сам получать радость от этого творчества.

Вот это все тесно связанно с вопросом духовного тупика. Мы же знаем слова апостола Павла о том, что «скорбь соделовает терпение, терпение искусство, искусство упование: упование же не посрамит» (Рим. 5; 3–5). Имеется в виду искусство духовной жизни.

Когда человек терпит, в том числе, свою немощь, он делается искуснее в духовной жизни. Он знает, как надо каяться, он помнит, как это было вначале, он знает, как правильно молиться, а у него сейчас это не идет, сейчас отлив. Он ничего с этим океаном сделать не может – сухой берег, воды нет. Надо терпеть и ждать. И в этом терпении, которое может длиться много времени, – промысел Божий, Его забота обо мне. Потому что когда я смирен с тем, что я ничего не могу в себе воспроизвести, тогда эта молитва вернётся уже как дар Божий.

Парадокс на исповеди

Человек, приходящий в Церковь впервые, исповедуется горячо и искренне, а потом, спустя много лет, ему трудно. Ведь вроде бы каждый раз нужно озвучивать одно и то же.

Парадокс здесь в том, что человек давно воцерковленный становится настолько требовательным к себе, что не может позволить себе исповедоваться формально. Он помнит и знает, как каялся до самой глубины своей и ему больно от того, что, как кажется, сейчас он профанирует это таинство в себе.

Поскольку мы верим в то, что Церковью руководит Дух Святой, и мы видим, что сейчас в нашей Церкви такая традиция – исповедоваться перед каждым причастием, то, наверное, по послушанию, надо подходить на исповедь, каяться и просто говорить: «Согрешил делом, словом, помышлением» и добавлять, чем за этот короткий период с прошлого причастия ты согрешил и что причиняет тебе боль. Ведь период, когда исповедь внутренне «не идет», нет той глубины, может пройти не быстро, длиться месяцы и даже годы. Но, исповедуясь, мы свидетельствуем Богу, что хотим вернуть прежнюю глубину покаяния.

Но ничто не должно помешать тебе причащаться. Мысли о том, что я не могу исповедоваться, и потому это сейчас неправильно выглядит, и из-за этого не подхожу к Святой Чаше – от лукавого. Надо идти и надо причащаться, потому что без регулярного причастия нет настоящей христианской духовной жизни.

Всегда какая-то греховная грязь на нас налипает. Помню, как я пришел молодым священником на Маросейку, в храм святителя Николая в Кленниках. И вот пожилой, очень опытный, уважаемый всей Москвой духовник, отец Александр Куликов, многажды перед службой исповедовался у меня, грешного. Он говорил о том, что в Николо-Кузнецком храме, где он был воспитан при знаменитом настоятеле – отце Всеволоде Шпиллере, так было принято. В том числе, отец Всеволод и все остальные священники кратко перед каждой службой друг другу исповедовались. Притом что священника никто не проверяет, как он исповедуется.

Да, священник исповедуется духовнику епархии два раза в год в обязательном порядке. Но многие из священников, ведущих напряженную духовную жизнь, исповедуются перед каждой литургией. Не потому, что их заставляют, а потому, что они чувствуют необходимость в этом: начинается литургия, а на мне вот эта грязь духовная, и благодать Божия придет и исцелит меня от нее.

Потому что таинство исповеди, как и любое таинство Церкви – это не только некий акт прощения, это, прежде всего, дарование помощи Божией. Таинство исповеди – это не только факт моего покаяния перед Богом за то, что я сделал, но еще и чудо того, что благодать Божия приходит и помогает мне это преодолеть.

Поэтому, если я десятилетия подряд каюсь в одном и том же грехе, это не значит, что все впустую. Я приношу это Богу как болезнь, с которой я не могу справиться сам. Я сокрушаюсь об этом. Мне плохо, мне больно. Я вижу, как это стоит между мной и Богом, как это загораживает меня от Него. И я прошу у Бога помощи, чтобы это преодолеть. Таинство исповеди – это помощь, которая подается человеку. И если человек смирится по-настоящему, Бог вообще все грехи может от него отнять. Просто вопрос в том, что мы смиряться по-настоящему не умеем. А цель нашей духовной жизни – это приобретение смирения.

Я все время повторяю замечательные слова Марка Подвижника, что Бог дает благодать человеку не за добродетели, не за труды, понесенные ради их приобретения, а за смирение, полученное во время этих трудов. Удивительные мысли! Вся твоя духовная жизнь Богом оценивается, взвешивается на весах этого смирения, приобрел ли ты его или нет.

Может быть, и оставление временное, и этот духовный тупик и то, что тебе кажется, будто Бог тебя не слышит, и то, что ты исповедуешь одно и тоже, – все это нужно для того, чтобы ты смирился в конце концов. А ты никак не хочешь. Ищешь любые пути, только чтобы этого самого главного результата не достичь, чтобы обойти, потому что это самое тяжелое в христианстве. В то же время – самое необходимое. Потому что без смирения нет ни истинной любви, ни духовной жизни.

Не пугаться

Не надо пугаться, если вдруг кажется, что церковная жизнь потеряла смысл. Надо дальше молиться. Надо творчески искать какие-то, может быть, новые формы молитвы и своей церковной жизни. И надо творить дела добра. Потому что через это Бог открывается человеку.

Если тебе кажется, что правила совсем не помогают, съезди, например, в хоспис или в онкоцентр к деткам. У тебя вся картина мира переменится. Вся суета и будет оцениваться просто как суета.

Просто посмотришь, какие испытания Бог может дать человеку.

А то, что касается других форм, например, поста, то он у всех людей, конечно, разный. Та форма, которая у нас сейчас есть, мне кажется, тоже условна.

Как-то я спросил знакомого спортсмена, соблюдает ли он Великий пост? В ответ услышал, что мой знакомый без мяса не может. «Может быть, хотя бы последнюю неделю?» – предложил я. «Неделю без мяса? Нет, ни за что», – испугался собеседник. «Может быть, три дня Страстной – четверг, пятницу, субботу?» – сказал я. И вот он напрягся, желваки работают: безумно трудно принять это решение.

Потом спортсмен с усилием произносит: «Я попробую». И я понимаю, что вот эти его три дня без мяса, если получится, будут больше, чем весь мой Великий пост.

Господь и про это тоже сказал, про две лепты. Кому-то важнее поститься, допустим, без компьютерных игр, посидеть какое-то время без телевизора, без новостей, без этого информационного трепа в интернете, опустошающего душу.

Сам человек должен понять, что ему по силам. Допустим, бывает так, что человек подходит к священнику и говорит: «Батюшка, мне мало среду и пятницу поститься, можно я буду еще в понедельник? Я чувствую, какую пользу мне приносит пост, мне легче молиться, я ближе чувствую Господа». А другой не может. И поэтому, здесь и человеку, и священнику тоже надо понять, что это тоже творчество.

 

 

Источник: http://www.pravmir.ru/