Давайте сегодня поговорим о том, зачем человек ходит в церковь и что, собственно говоря, являет собой Церковь по отношению к человеку. Что в Церкви отвратительного, и почему так может случиться?
Однажды мне позвонила корреспондентка из какого-то непонятного мне СМИ с тем, чтобы я дал комментарий на такую странную реплику. Она говорит: «Когда в поисковике набираешь такие слова, как «самое плохое — это…», то сразу вылезает первым словом «христианство». Я очень удивился! Она мне говорит: «Скажите, пожалуйста, батюшка, а что самого плохого в христианстве?». Я, совершенно не задумываясь, ей ответил: «Самое плохое в христианстве — это христиане!». И больше ничего. Все остальное — очень хорошее.
Это действительно так. Самое отвратительное и ужасное в Церкви — это мы, верующие люди. Самые плохие — это священники, потому что из всех верующих людей они больше всех на виду. Это не потому, что Церковь специально выращивает дурных людей и ставит себе задачей испортить отношения со всем остальным обществом, и не потому, что Церковь активно занимается формированием злого, напыщенного сознания людей. «Мы не якоже прочие человецы», мы такие, а все остальные — непонятно кто. Как раз нет! Это очень интересно и важно, но все то, что не видно в супермаркете и на что ты не обращаешь внимание, когда тебя толкают в электричке, — всё то же самое почему-то именно в Церкви вдруг становится ужасно неприятным, гадким, отвратительным, ужасно обидным и болезненным.
Почему? Что происходит в этом странном месте, в котором всё неожиданным образом начинает болеть, как-то себя проявлять и вылезать из всех щелей? Это может о себе сказать любой человек, который пришел в Церковь не для того, чтобы использовать Церковь в качестве комбината духовно-бытовых услуг. Ведь, по большому счету, Церковь мыслится большинством людей — верующих и не верующих, — прежде всего, как такой огромный комбинат бытовых услуг. В этом комбинате, во-первых, все должно быть устроено таким образом, чтобы человек пришел, быстренько, с удобством для себя, совершил определенные действия, получил желаемый результат и благополучно вышел из этого места. Для большинства людей, которые считают себя верующими людьми, Церковь являет собой такое пространство купли и торговли.
Более того, так устроено, к сожалению, в нашей Церкви на сегодняшний день, что и само священство очень часто использует пространство храма, чтобы эту идею как-то поддерживать, потому что она оказывается удобно организуемой. В связи с этим храм может спокойно существовать материально, священник может не думать о том, чем кормить свое многочисленное потомство. При хорошей постановке такого коммерческого дела можно даже наладить какую-то хорошую социальную работу, например, открыть воскресную школу, обеспечить детей учебниками, ветеранов на праздники поздравлять. Все это, казалось бы, правильно, потому что храм материально обеспечен.
Собственно говоря, споры Иосифа Волоцкого и Нила Сорского не затухли в истории, проблема стяжательства и нестяжательства, проблема имущества Церкви и, наоборот, отказа от имущества Церкви, — это не проблема сегодняшнего дня, это вековая проблема. Как сочетать, чтобы храм, с одной стороны, был материально обеспечен, с другой стороны, чтобы не было, как Христос сказал: «Не делайте из дома моего дома торговли». Эти слова из Евангелия не вычеркнешь. Об этом как-то забывается, и храм у нас вообще обычно существует как дом торговли. Это надо признать честно, что, нас воспринимают со стороны как некое действие, которое подлежит какой-то коммерциализации, как то, где можно воспользоваться чем-то определенным, купить что-то за деньги, взять для себя и унести.
Собственно говоря, это наша проблема, проблема сегодняшних верующих людей, проблема священства, того самого «поповства», которое нестерпимо. Это вещи, действительно, все менее и менее терпимые среди нас, почему? Потому что сейчас такое время, когда люди приходят в Церковь не за этим. Не многие, но всё чаще и чаще. Приходят не за тем, чтобы просто поставить свечку, приходят не за тем, чтобы просто заказать молебен, приходят не за тем, чтобы просто покрестить ребеночка и забыть навеки об этом, а потом принести в Церковь хороший такой гроб и попросить батюшку поскорее отпеть, потому что поминки ждут. Все чаще и чаще не за этим. А вот когда человек приходит не за этим, когда Церковь и храм Божий — это не коммерческое предприятие (хоть и с высоким духовным потенциалом), а совсем другое место, тогда с человеком происходит то, с чего я начал свой разговор.
Именно в Церкви всякая грубость, всякая неправда, всякое лукавство, всякое несоответствие даже каким-то обычным человеческим представлениям звучит диким диссонансом. Человек, который приходит в храм, первым делом испытывает страшное чувство диссонанса, часто дискомфорт, часто чувство какой-то сильной неуверенности, внутреннего напряжения, потому что вдруг понимает: то, что в нем, никак не соответствует тому, что здесь живет. В этом месте человек вдруг начинает понимать о себе, что он совсем не тот, кем вообще должен быть человек.
Всё вдруг в человеке, — гадкое, мерзкое, неприятное, ложное — начинает вылезать наружу, и даже другие могут этого не замечать, другие могут этого не видеть. Мы же умеем себя показывать в глазах других, да? Мы умеем себя маскироваться, принимать правильный вид, говорить правильные слова, кому надо, да? Только наши близкие, родные, могут видеть, какие мы на самом деле, только перед ними мы не стесняемся быть самими собой, поэтому у нас часто возникают скандалы дома, потому что нас видеть люди такими не хотят. Наши близкие на нас обижаются, семьи распадаются из-за этого. Потому что друг с другом мы уже не боимся показывать всю свою подноготную.
В храме оно само вылезает, потому что человек встречается с Богом. А когда человек встречается с Богом, даже если он не понимает еще, что он встречается с Богом, он вдруг начинает просвещаться, он потихонечку начинает понимать, кто он такой. Это знание о себе для человека часто бывает нестерпимым, очень тяжелым, очень неприятным. Человек не любит себя видеть вообще в свете. Мы привыкли, создавая свой собственный образ, в него верить. Когда человек приходит в храм, этот образ разрушается. Не очень многие люди соглашаются оставаться в храме, видя себя в таком дурном виде, поэтому очень многие люди перестают ходить из-за этого в храм. Эти люди становятся недовольны храмом, недовольны Церковью, потому что здесь они чувствуют себя не в своей тарелке. Внезапно они чувствуют себя нехорошими людьми!
Для них очень важно, чтобы храм оставался домом торговли. Если храм остается домом торговли, то, к нему, конечно, можно предъявить кое-какие претензии: «У вас цены очень высокие! У вас дурное обслуживание, хамят!», — можно предъявить те же требования, что предъявляет Общество защиты прав потребителей. Собственно, оно и предъявляет эти требования к храму, потому что иногда какие-то такие новости вдруг встречаешь в газетах, например, когда храму Христа Спасителя какое-то общество предъявило претензию. Несколько лет назад я читал интервью о том, что какой-то человек предъявил претензию, что в каком-то храме, в какой-то далекой епархии, не так отпели покойника. Ему показалось, что за те деньги можно было бы отпеть и получше. Когда он всерьез предъявил эти претензии, пошел в суд, то ему было отказано по очень простой причине, сказали: «Если бы покойник пожаловался, тогда бы мы приняли ваши претензии!».
Зачем Церковь нужна человеку?
Так вот, о человеке и о Церкви. Что же такое Церковь? Зачем она нужна людям? Почему Церковь все время является таким проблемным местом для общества и для нас самих? Почему нам самим так непросто в Церкви? Что бы нам такое сделать, чтобы не то что облегчить наше внутрицерковное состояние, а сделать его как бы настоящим, потому что, действительно, очень много такого, что никак не складывается между мной, скажем, и этим потрясающим местом, которое мы называем «Церковь». Зачем Церковь нужна человеку? Для чего человек ходит в Церковь?
На первый вопрос мы попытались немножко ответить. Люди часто ходят в Церковь, потому что это место, где можно что-то хорошее и доброе для себя получить, и с этим хорошим и добрым потом пойти домой и с этим какое-то время существовать. Обычно человек приходит в Церковь, потому что у него есть такая нужда, и в другом месте он не сможет получить какое-то разрешение этой проблемы. Например, где еще покрестишь ребенка? Где еще освятишь машину? Где еще отпоешь покойника? Еще проблемы со здоровьем. Есть, конечно, экстрасенсы, но тут как-то непонятно, а Церковь все-таки 2000 лет лечит и помогает, есть иконы специальные, молебны специальные, святые специальные. Человек понимает, что все это открыто, доступно, легко. Конечно, смущаешься, приходишь в незнакомое место, не совсем правильно, может быть, перекрестишься, боишься, что на тебя не так посмотрят.
Но ради каких-то вещей человек готов рискнуть, переступить порог этого храма, чужого пространства, неизвестных людей, с тем, чтобы получить здесь то, что нигде в другом месте не получишь. Он идет сюда с надеждой на это. Хорошо это или плохо? Правильно или неправильно? Правильно, конечно! Это правильно, но до определенного момента, правда ведь? Это может быть правильно, но это не исчерпывается словом «правильно», потому что это может быть правильно, а может быть и неправильно. Вот в чем все дело. Потому что человек идет в Церковь, не задумываясь, к Кому он идет. У него вопрос не к Кому я иду, а что я получаю.
Церковь — комбинат духовных услуг?
Когда человек не задумывается, к Кому он идет, у Кого он просит, по большому счету, человек даже не задумывается, Кто или что такое тут есть, что вдруг начинает действовать? Надежда же на это есть какая-то? У человека есть четко сформированное знание такое — если я заплачу, то эта плата является актом того, что в ответ на это я что-то получу. Мы же привыкли к тому, что я плачу и я получаю. Я заплатил — мне дали. Тогда в храме самым главным местом становится что? Церковный ящик. Мы это очень часто видим, когда идет в храме литургия, идет молитва, открыты Царские врата, священник молится, а огромное количество людей стоит к алтарю спиной, потому что самое интересное происходит там. Там тебе подскажут, кому ставить свечку, там у тебя примут записку, там у тебя возьмут сорокоуст. Человек понимает, что записка, сорокоуст, молебен — все хорошо. Икону поставил, все я правильно сделал? Все правильно!
Недавно мне моя матушка рассказала такую историю. Она зашла в один из центральных московских храмов, (который никогда не закрывался), там есть чтимая в Москве икона Божьей Матери, которую очень почитают, и она захотела купить нам в дом такую икону. За ящиком стоит такая красивая православная христианка, светлые волосы, такое красивое дородное лицо, белая косынка — просто «Русь святая, храни веру православную». К ней подходит с другой стороны женщина, бизнес-леди, лет за сорок, такие длинные ногти тигриные у нее, вся в раскраске. Та подходит и говорит: «Знаете, у меня такая проблема. Я тут всех своих поувольняла, и у меня начались большие неприятности. Я бы хотела так сделать, чтобы их злобу смирить, тех, кого я поувольняла. Я хотела бы за них помолиться». То есть человек правильно приходит, она понимает, что она сделала кому-то неприятность, за эту неприятность она сейчас получает тоже большие неприятности, но ответить на это надо добром. Видимо, какой-то архетип такой внутренний есть. Что бы доброго мне для них сделать?
Эта женщина в косыночке, сразу так оценивая, прикинула, что перед ней за человек. «Значит так. За каждого сорокоуст, за каждого молебен со здравием, в алтарь вина, свечу, елей». И насчитала быстренько: «3700. А для себя-то ты что будешь делать?», — «А для меня что?», — «Для тебя. Свеча, елей, вино в алтарь. Сорокоуст, еще, еще… И вот еще: я тебе сейчас диск дам нашего хора. Ты будешь его включать в машине, в офисе и дома, и будет тебе это как оберег!». Та совершенно успокоилась, она теперь знала, что делать. Когда она записывала свое имя, моя матушка услышала, что ее зовут Марина, и она к ней подходит уже отдельно говорит: «Знаете, здесь есть икона святой великомученицы Марины с частичкой мощей», — «Да, а где?», — «Вон там». Потом ее эта женщина догоняет и говорит: «Можно вас?» Матушка подходит к этой иконе, та стоит перед ней и говорит: «А делать-то что?».
Человек пришел в храм и даже не услышал, что можно молиться Богу, можно читать Евангелие, что есть таинства Церкви. Человек пришел правильно или неправильно? И правильно, и неправильно! Человек приходит за своим. Человек приходит за теми правильными вещами, которые он для себя решил, и ему дают правильный совет. Разве неправильно заказать сорокоуст? Разве неправильно заказать молебен? Правильно. Разве неправильно пожертвовать вино, свечу на литургию? Правильно. Все вроде правильно. Когда человек приходит за этим, Церковь совершенно понятна, доступна. Единственное, надо знать, где платок надеть, как перекреститься, как и к кому обратиться,-то есть простые правила поведения в незнакомом месте. В музее такие же правила есть — сюда не садиться, пальцами картину не тыкать. В каждом пространстве есть свои правила, если их хорошо изучить, то и с Церковью проблем не будет. Ты приходишь, заказываешь, оставляешь деньги и уходишь, оно само здесь работает. Батюшка свои деньги получает, певчие свои песни поют, все хорошо. Кадила дымятся, святая вода идет непрекращающимся потоком.
Большинство людей, даже церковных, считает, что Церковь устроена именно так, потому что когда человек приходит в Церковь таким образом, у него кроме хорошего чувства ничего не остается, если, конечно, цены не очень высокие. Бывает, что человек расстраивается, потому что его тут очень «раскрутили», такое тоже бывает. Все остальное — все хорошо. Знаем, когда ходить в храм, знаем, когда освящать куличи, знаем, когда крещенская вода, а когда богоявленская, и что хорошо бы воду из разных храмов взять — все мы прекрасно знаем. Знаем, каким иконам молиться. Знаем все свойства святой воды, когда ее пить, натощак, при каких обстоятельствах. Все знаем, но не знаем главного — где тут Бог? Есть ли Он здесь? Тогда возникает новое общество людей, которые говорят: «Мне церковь для этого не нужна, я и без церкви Бога знаю, разве я без церкви не могу молиться Богу? Могу. Меня Бог только в церкви слышит? Нет. Зачем тогда мне церковь нужна?».
Мне говорит человек, более или менее образованный, с высшим образованием: «Мне не нужны эти ваши записки, свечки, мне не нужна святая вода, я без нее обхожусь. Я хороший человек, я христианин, зачем мне Церковь, если я читаю Евангелие дома? Я вообще очень много читаю, я очень образованный человек. И молюсь я Богу, и Бог меня слышит, зачем мне ваша церковь? Мне покупки ваши не нужны!». На это ему особо и не ответишь, какие-то более образованные христиане скажут: «Там же есть причастие, исповедь — таинства!». Для того, чтобы объяснить человеку, что это такое, оказывается, не хватает какого-то правильного понимания, потому что для очень многих христиан таинство Церкви — это тоже особенный духовный продукт, который человек использует для себя, который использует для каких-то маленьких нужд. Поэтому, собственно говоря, самые главные вещи могут быть для другого человека не понятны. «Если я согрешил, то я попрошу прощения у того, кого обидел. И у Бога попрошу прощения своими словами, Бог меня не простит? Скажите, если я искренне попрошу у Бога прощения вне Церкви, это считается или не считается?». Я тоже думаю, что считается. Тогда зачем она нужна, Церковь?
Церковь — хранительница любви
Существует еще ряд людей, которые ходят в Церковь регулярно, которые считают, что Церковь нужна, которые все исполняют, которые, казалось бы, живут постами, утренним и вечерним правилом, которые исповедуются, причащаются и все делают правильно, но почему-то очень злые. Часто так бывает. Церковный человек, но почему-то какой-то не такой. Какой-то он не живой, какой-то он неправильный человек. Многие люди, которые бывают вне Церкви, — как-то добрее, светлее, радостнее. А тут церковный человек — и какой-то не такой.
Я помню замечательный случай, с грустью, конечно, замечательный. Я был за границей у своих друзей, они люди совсем нецерковные и некрещеные, но очень хорошие. Я гостил у них, наступает воскресенье, и я говорю: «Юр, отвези меня в храм православный». Мы посмотрели по интернету, где тут есть русская православная церковь, поехали. Это был какой-то зарубежный приход, он остановил машину, я пошел в храм на литургию, а он говорит: «Я тебя тут подожду». Когда я выхожу со службы, он у меня спрашивает: «А что тут у вас в церкви такое случилось?». Я говорю: «Ничего не случилось, все нормально, обычная воскресная служба». — «Да, а что все люди выходят с такими злыми глазами, лица у всех такие тяжелые? Как будто несчастье какое-то произошло! Никто не улыбается, что произошло? Почему такие все угрюмые?». Это третья категория людей, для которых Церковь — это нечто такое…
Что же такое Церковь? Где она? Для чего она? Что значат слова Христа, которые он сказал: «Я созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее»? Для чего человек приходит в Церковь? Что Церковь может человеку дать, чего он не может получить в другом месте? Кроме покупок духовных есть ли что-то другое? Есть ли что-то важное для человека? Любовь. Оказывается, то, чего никто не слышит, не видит и не знает.
Церковь — хранительница любви. Чтобы это понять человеку, какой же ему приходится тяжелейший путь совершать! Наша родная Церковь к этому почти сегодня не приспособлена, почти не дает такого ясного, явного свидетельства, что Церковь — это любовь. Церковь — это прежде всего то место, где человек может напитаться любовью, насытиться любовью. Есть такая старенькая английская песня шестидесятых годов: «Все, что тебе нужно — это любовь». «All you need is love» — так эта песенка звучит. По-настоящему Церковь только для этого и существует, оказывается! Это не то место, где можно что-то взять и унести. Не то место, где можно каким-то образом устроить свою жизнь, а то место, где можно, во-первых, как-то получить любовь, а во-вторых, научиться этой любви.
Вспомнили сегодня про Лавру Преподобного Сергия, а вот в кондаке Преподобному есть такие слова: «Христовою любовию уязвився». Очень интересно, что на самом деле эта любовь происходит, принимается или открывается для человека, когда он находится в каком-то «треснутом» состоянии, надломленном, разломленном. Потому что человек очень часто стремится так жить, чтобы он был таким монолитом, чтобы он был зацементирован, забетонирован, чтобы в нем не было никакого маленького места, чтобы никто до него не достучался, потому что так человеку спокойнее, увереннее. Человек чувствует свою беззащитность в этом мире, ему кажется, что если он забетонирует себя, то вроде как он защищен, вроде как он в бронежилете, вроде до него не достреляешь.
Такой человек, на самом деле, как-то сразу делает себя недоступным для очень многих вещей. Помните, как в Евангелии Христос говорит Петру перед своими страданиями, там есть такие слова: «Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу, но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих».
Смотрите, такой образ очень интересный — «сеять, как пшеницу». Каждое зернышко само по себе, — и как легко каждого переклевать поодиночке! Вообще образ пшеничного зерна — очень интересный! Ведь это почти что камень. Это маленькое зерно — мертвое, твердое, каменное, закрытое и друг от друга отделенное. Но это зерно, «аще не умрет», не принесет плода. Вот с этим зерном в Евангелии очень многое связано. Это зерно, это прообраз Церкви, прообраз каждого человека, который может остаться один, почти что камнем, а может вдруг прорасти. Чтобы оно проросло, нужно, чтобы что-то лопнуло в этом зерне и оттуда что-то вылезло.
Долгий путь преображения
Смотрите, есть два образа, которые Церковь хранит, как два образа преображения, и из них складывается такая церковная символика — это хлеб и вино. Хлеб — это образ преображения. Из зерна, из одного маленького, твердого, единоличного индивидуума — зерна — получается хлеб. Для того, чтобы это зерно стало хлебом, надо, чтобы таких зерен было много; их надо все перемолоть, обратить их в пыль, потом их надо снабдить водой и замешать это тесто, иногда нужно туда добавить закваску, чтобы оно скисло. Только после этого зерно превращается в хлеб, и он печется. Смотрите, какой длинный-длинный путь преображения проходит зернышко, чтобы стать хлебом. И потом этот хлеб приносится на Евхаристию.
Так же и виноград, он живет той же самой жизнью преображения: его топчут, стирают в порошок, этот виноград тоже бродит, он тоже проходит очень долгий путь преображения. Человек в Церкви — как зерно и как виноград. Он если придет сюда за этим — не чтобы покупать, не чтобы уносить, а чтобы быть с Богом,-то с ним неминуемо начнется этот удивительный процесс преображения. Как вы понимаете, если зерну сказать, что его буду исталкивать в пыль, а виноградине сказать, что ее истопчут, — вряд ли это кому-то понравится, вряд ли это будет воспринято как действие любви, правда ведь? Тем не менее, это ведь действие любви. Когда человек приходит в храм по-другому, он чувствует себя совсем не так, как в другом обществе. Он вдруг чувствует, что он не такой.
И тут возникает желание: я хочу быть другим. Тогда для человека нет другого пути, кроме того, чтобы согласиться на то, чтобы с ним сделали то, что сделают с зерном или виноградом. Иначе ты должен уходить отсюда, а потом всю жизнь оправдывать свой уход тем, что эта не та Церковь, не те люди, не те батюшки, не те старушки. Ты вдруг понял, кто ты есть на самом деле, а дальше идти испугался.
Если ты не испугался дальше идти, тогда Церковь тебя совсем перемелет, совсем перемнет, весь сок из тебя выжмет Церковь. Неприятные слова, но ведь каждый же понимает, что если этого не случится с тобой, то ты никогда не родишься для любви, никогда не откроешь себя и никогда не сделаешься этой раной, чтобы в тебя проникнул Бог.
Церковь только ради этого и существует, чтобы встретились человек и Бог, чтобы человек, который совсем не похож на Бога, ничем не похож на Бога, вдруг стал бы на Него очень-очень похожим. Здесь происходит это чудо, оно происходит именно потому, что человек не боится всего себя принести Богу.
Ведь одна из самых глубочайших проблем нас, христиан, заключается в том, что мы все время приходим за тем, чтобы что-то взять. Церковь для нас существует как место, где мы все время что-то берем. Подай, Господи! Подай, Господи! И нам даже кажется, что когда мы приходим на богослужение, у нас возникает такая чудная мысль, что мы приходим служить Богу. Пришли мы на литургию, чтобы Богу служить, приходит батюшка, чтобы службу служить. Приходим мы и ровными рядами начинаем служить Богу тут, в храме. Какая же это странная служба происходит — мы пришли ему служить, а сами говорим: «Подай, Господи!». Мы пришли что-то сделать или даже что-то сделали. С утра пораньше встали, не поели и не попили, пришли на исповедь, пришли на литургию — как много мы сделали для Бога, как мы здорово ему послужили, понимаете? Как он радоваться-то должен, что мы ему хором служим, что хор поет, кадила звенят, — Богу, наверное, нравится!
Мы не задумываемся о том, что все ровно наоборот! Мы приходим сюда в храм всегда и сталкиваемся с тем, что Бог начинает нам служить. Вот настоящее богослужение, то самое, которое произошло на Тайной Вечере, когда Господь собрал своих учеников, снял с себя верхнюю одежду, препоясался лентием, достал тазик, налил туда воды и стал умывать ноги своим ученикам. Вот оно — Богослужение! Это Богослужение лежит в основе христианского богослужения, когда Христос умывает ноги своим ученикам! Эта икона, Евхаристия, часто вместо Евхаристии над Царскими вратами — омовение ног, Тайная Вечеря, Великий Четверг, установление Божественной литургии, день рождения таинства Церкви. Христос совершает свое служение, Бог служит человеку!
И вот человек вдруг начинает понимать: я иду в храм, а Бог мне будет служить. Я такой маленький муравейчик, сейчас приду в храм, а Бог меня всего очистит, всего омоет, всего накормит, всего напоит — Самим Собой! И все Свое Он отдаст мне. Все, что у Него есть, Он готов отдать мне. Помните, как Христос молится своему Богу Отцу как раз на этой Тайной Вечере? Говорит: «Отче, все Мое — Твое, и все Твое — Мое!». Все эти слова на Тайной Вечере касаются и человека, который приходит в храм. Он приходит в храм, и здесь Господь ему дает все Свое, всего Себя в таинстве Евхаристии. Ведь это не какой-то кусочек, не маленькая часть, не что-то маленькое—маленькое или большое-пребольшое, а это сам Христос в Тайнах Святых всего Себя отдает каждому из нас!
Он всего Себя отдает в тайне исповеди, Он ведь все грехи наши прощает? Мы-то думаем, что нам по списку надо все исповедовать. Мы-то все время с ним в какие-то игры играем: простит-не простит, забыл-не забыл, все ли я написал? А Господь по списку что ли все прощает или по милости прощает? В бухгалтерию заносит наши грехи или Любовью Своей покрывает все? Тут ты понимаешь, что никакой бухгалтерии небесной не существует, что все эти записочки с грехами — это наше недоверие, маловерие, невнимание и непонимание того, что происходит на таинстве исповеди.
Но мы-то приходим по-другому. Он нам говорит «все Мое — твое», а человек приходит и говорит: «Знаете, нет. Мне бы немножко здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни, а всего не надо! Всего, может, в другой раз, потом, а сейчас мне нужно только это, мне не надо всего!». Хорошо бы так договориться, что я вот попостился, я правила почитал, что еще надо? Надо тоже всего! Церковь как раз и учит человека не бояться отдавать себя Богу, не бояться принимать Бога. Человек и Бог встречаются по-настоящему в тот самый момент, когда человек оказывается способным, может, еще не оказывается способным, но вдруг у него в душе возникает это желание сказать Богу: «Господи, пусть все мое будет Твоим!»
Как это страшно сказать! Человек скажет, а потом думает: «Ах, а как же я буду с Богом-то?!» «Выйди от меня, Господи, ибо я человек грешный», — говорит Петр в Евангелии прошлого воскресенья. Весь Бог рядом с ним, а он-то какой грешный, так жить-то с Богом очень страшно. Оказывается, те люди, которые по-настоящему могут жить в Церкви, — им жить страшно. Им жить страшно, потому что эти люди пытаются научиться доверить себя Богу. Научиться доверить себя Богу очень страшно, потому что мы привыкли ходить по Земле, мы привыкли доверять, хранить деньги в сберегательной кассе, мы привыкли иметь такие-то опоры в своей жизни, и вроде Бог нам здесь как некий бонус. У нас все земное есть, а теперь мы стали еще немножко подуховнее! Тогда получается, что у нас не жизнь, а малина! Мы твердо стоим на ногах, у нас есть уверенное будущее, у нас есть какие-то вещи, которые мы правильно сделали и рассчитали. Хорошо бы еще понять, что Бог нас не забыл. Вот мы тут всё земное построили, и пусть Бог это всё хранит. Трудно себе представить распятого Христа, который следит за нашими сберкнижками. Нам бы этого хотелось, но этого не будет для тех людей, которые ищут Бога. Поэтому человеку очень тяжело и страшно жить в Церкви, потому что:
А) В Церкви он видит себя таким, какой он есть на самом деле — это неприятное зрелище;
Б) В Церкви он абсолютно обнажен для любви, он уязвим. Потому что если он становится уязвимым для Бога, он тут же становится уязвимым для всех остальных людей. Это значит, что его легко обмануть, легко провести вокруг пальца, он не имеет права себя защищать такими способами, какими люди привыкли себя защищать: «Ты дура!», — «Сама дура!», — уже так не скажешь, нельзя себя так защищать.
Много другого человек уже не может сделать, он становится беззащитным, а когда он говорит «все мое — Твое» Богу, он вообще становится ненадежным. Оказывается, что жизнь человека в Церкви — это очень ненадежная жизнь, потому что так жить, оказывается, это и есть жизнь по Евангелию. Церковь — это жизнь по Евангелию. Мы читаем Евангелие, читаем часто каждый день, читаем от главы до главы. Читаем и смотрим, что 16 глава Евангелия от Марка заканчивается тем, что воскресший Христос говорит своим ученикам: «И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им».
Давайте с вами сейчас попробуем применить эти слова к себе? Когда-нибудь мы пытались подумать, что это вообще говорится не только 12 апостолам, а вообще всем христианам? Оказывается, что если мы уверуем во Христа, то такими будем обладать знаниями. Поднимите руку, кто сейчас без страха сможет выпить цианистый калий? Никто? Это же про нас сказано! Все, что сказано в Евангелии, сказано только про нас. Про то, как Лазарь Четверодневный воскресает, про бесноватого, который идет за Христом, про блудницу, которая слезами ноги омывает — все это про каждого из нас, не про каких-то замечательных людей, которые 2000 лет назад жили…. Про них, конечно же, но и про нас, потому что мы живем сейчас, а Иисус Христос, как было сказано в сегодняшнем чтении Апостола: «Он днесь и ныне, всегда Он тот же самый».
Когда человек начинает себя сопоставлять с Евангелием, когда он начинает себя сопоставлять с этим миром, то он становится очень уж неуверенным, потому что понятно, что человек, который читает Евангелие и применяет его к себе, понимает, что так жить невозможно. Ни один человек не скажет, что он может это сделать, что он способен хоть в чем-то исполнить Евангелие. Так и апостолы спросили Христа, когда он сказал богатому юноше, который вроде как жил церковной жизнью, исполнял заповеди, посты соблюдал, жил церковной жизнью, а потом настал момент, когда надо было идти за Христом. Просто все оставить и идти за Христом. «Все мое — Твое», — говорит ему Христос, а в ответ хотел услышать: «И все мое — Твое». А тот почесал затылок, богатство было большое — и не пошел. Апостолы поняли, что так никто не пойдет за Христом: «Кто же тогда может спастись?», — спрашивают они Христа. Он говорит: «Людям это невозможно! Но невозможное человекам — возможно Богу!». Если человек по своему внутреннему разумению захочет спастись, он должен признать, что и это ему тоже невозможно. Вот какая у нас Церковь странная, совершенно не на что опереться, кроме Христа. Нет никого в этой Церкви, на кого можно было бы опереться, кроме Него, потому что только у Него все есть. Мы приходим за чем-то другим все время.
Следовать за Христом — это как раз оказывается не центральным нашим желанием, не центральным вопрошением, а нам нужно укрепить наши земные позиции. Все замечательно, но главное-то — Христос! Если в Церкви человек не встречает Христа, то такая Церковь никому не нужна. Она, действительно, оказывается не нужной, бесполезной, домом торговли, продажи каких-то услуг — зачем она нужна? Церковь, которая освящает воду, Церковь, которая читает акафисты, — все это можно и без нее делать. Но нет никакого другого места на Земле, где человек и Бог могут быть так открыты друг для друга, что человек, который идет к Богу, вдруг начинает быть на Него похожим. Вдруг что-то с ним происходит, как с этим зернышком или с этим виноградом, что человек незаметно для себя преображается! Будучи совершенно неуверенным, будучи в дискомфорте, тревоге внутренней, потому что многие считают, что человеку, который в Церковь идет, ему нужно на что-то опереться, что людям, у которых не на что опереться — они идут в Церковь.
На самом деле, все ровно наоборот: именно в Церкви человек теряет уверенность, именно в Церкви человек теряет свою гордыню, что он все на свете может победить, купить, разрулить — вот это он начинает терять. Вдруг он оказывается способным на любовь, вдруг в человеке прорывается способность прощать, молиться за обидчиков, вдруг он начинает любить того, кого в жизни полюбить невозможно. Вдруг вот эти вещи просыпаются понемножку, и человек начинает понимать, насколько же этого всего в нем мало, как же все это скудно, как всего этого не хватает, но ему именно этого и надо! Вдруг он понимает, что только ради этого, собственно говоря, и имеет смысл жить на этой не очень хорошей земле. Ничего другого хорошего, доброго, кроме как любви Христовой, в жизни нет. Если это есть, то оно начинает быть ценным только потому, что есть Христос, потому что Христос дает тебе возможность любить, прощать, дает возможность даже из ада кого-то доставать, если ты по-настоящему со Христом. Если сам Христос в своем трехдневном погребении дошел до ада и там этот ад опустошил, то тогда и те, которые совсем близко ко Христу прилепились, тоже могут дойти до ада и кого-то вытаскивать оттуда. Мы знаем об этом, это не сказки, это реальность нашей жизни во Христе.
Тогда становится понятным, что же делает человека вот таким открытым для Него. Конечно же, Евхаристия, конечно же, Причащение, конечно же, жажда быть со Христом. Это тоже надо хорошо понять, потому что когда мы приступаем к Чаше, очень часто человек думает: «Вот это хорошее, благочестивое дело, я сейчас исповедуюсь, очищусь от грехов, я сейчас причащусь, благодать Божья со мной будет, и мне будет хорошо. Эта благодать меня исцелит, укрепит, с этой благодатью я вернусь домой, и мне будет легче жить с этой благодатью!» Это еще одна лукавая ошибка. Как же можно легче жить со Христом? Как можно легче жить, если в этой Чаше — Распятие? Мы же Крови причащаемся, а не малинового сиропа, мы же Плоти распятой причащаемся, а не пирожного французского, чтобы нам было хорошо и приятно. Мы эти слова слышим на каждой литургии, это Крест, который нам дает Христос. Прежде всего человек, который идет причащаться, идет причащаться Креста и Воскресения Христова. Потому что никак эту радость не получишь, кроме как через Крест.
Вот это забвение о Кресте, даже нежелание думать о Нем, делает Причастие для всех нас нашим личным, абсолютно индивидуальным делом. Люди, которые пришли в храм, мешают мне, потому что я пришел причащаться, я стою сосредоточенный, благоговейный, а мне все мешают. Дети мешают, женщины мешают — все мешают! Толкают, пихают, я иду причащаться, а мне все мешают! Потому что пришел за своим, чтобы взять опять и унести. А ведь по-другому же Христос дает Причастие, Он же хочет соединить нас друг с другом! Священник об этом молится на литургии, он такие слова говорит: «Нас же всех, от единого Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа Святого причастие». Представляете, какие слова великие священник говорит о каждом из нас? Мы хотим в разные стороны разбежаться, чтобы по зернышку — в разные стороны. Священник своей молитвой всех нас собирает, чтобы мы были едины, как хлеб един из разных зернышек, чтобы и мы так же были едины во Христе. Это и есть Церковь! Когда мы все разные, непохожие, когда мы все — друг друга не очень любящие, друг другу мешающие, — вдруг во Христе становимся единым организмом, телом Христовым. Вдруг через это мы начинаем друг друга немножечко любить, немножечко терпеть, немножечко прощать.
Церковь — это экспериментальная площадка для исполнения Евангелия
Церковь, собственно говоря, приход, община — это экспериментальная площадка для исполнения Евангелия. Потому что прежде чем полюбить кого-то за пределами храма, мы имеем возможность полюбить своих близких, родных, которых мы братьями и сестрами называем. Мы действительно родные, и это родство может стать таким наполнением нашей жизни, что мы поймем: мы сюда не за чем-то своим маленьким пришли, а Христос нас любит всех одинаково и хочет, чтобы мы жили во Христе единой этой жизнью, любовью, Христовой жизнью. Апостол Павел в послании к Ефесянам говорит: «Братья, у вас ведь должны быть те же самые чувства, что и у Иисуса Христа! Ведь во Христе возможно, чтобы мы смотрели, как Христос, слышали, как Христос, вдыхали, как Христос, говорили, как Христос, обнимали, как Христос! Это нам дано через то, что Христос с нами соединяется! Он нам Себя отдает, чтобы мы стали Им, чтобы мы были на Него похожи!». И тогда мы становимся людьми.
Человек — это не тот, кто ходит на двух ногах, говорит на человеческом языке и пользуется мобильными средствами связи. Человек — это тот, который похож на Бога, который раскрыл замысел Божий о себе, потому что, как только человек перестает быть рядом с Богом, вся ценность человека опускается до нуля. Без Бога человек вообще ничего не стоит. Мы прекрасно видим ценность человеческой личности, человеческой жизни в таких обществах, где нет Бога. Пожалуйста, наш Советский Союз показал, насколько ценен человек с большой буквы, как он гордо звучит. Миллионы уничтоженных во время гонений верующих, миллионы уничтоженных в сталинских лагерях. Человеческая личность вообще перестала что-то значить, чего-то стоить! Да и во всем мире так, по большому счету — как только человек от Бога отлучен, он свое человечество теряет, он становится высокотехнологичным человекообразным существом, не более того. А приобретает человеческое тогда, когда соединяется с Богом. Церковь нужна в том числе и для того, чтобы люди становились людьми, чтобы человек во Христе обретал свое высшее человечество, Богоподобие оно называется.
Церковь существует именно таким образом. О такой Церкви мы почти ничего не знаем, мы очень мало об этом слышим, мы очень мало об этом думаем. Церковь как организация мощная, сильная, всем видна, как корпорация — всем видна, как политический силовой инструмент — всем видна. Звучит отовсюду — Церковь и политика, Церковь и бизнес, Церковь и общество, Церковь и… Это какая Церковь? Та Церковь, которая является мощной организацией, или та Церковь, о которой сказано «организм любви»? Для нас сейчас, современных, «новорожденных» христиан, такое время прекрасное, когда наша Церковь — тоже новорожденная, она состоит из христиан, которые пришли в Церковь не потому, что их так воспитали родители, и не потому, что они свою идентичность православную исповедуют, а потому, что они в Бога поверили в какой-то момент своей жизни поняли, что без Бога дальше жить невозможно. Это самая прекрасная Церковь!
А вот есть такой образ, исторически сложившийся или как-то так до нас дошедший, когда Церковь — это предприятие, организация. Мы начинаем — по неумению, по незнанию, по неопытности своей, — принимать это за истинное, как будто это и есть главное, как будто это и есть та самая Церковь, которую основал Христос. Давайте мы с вами будем немножечко отделять главное от второстепенного, истинное сущностное, существительное от прилагательного. Тогда для нас самих будет понятно, зачем мы ходим в церковь, как мы живем как христиане, что для нас значит наша вера, как мы читаем Евангелие, почему мы причащаемся, что значит богослужение? Это сложные вопросы, на которые человек может отвечать всю свою жизнь. Что для нас значат обряды, что стоит на каких местах?
В такой Церкви сегодня — в Церкви Бога Живого, в Церкви любви, в Церкви, которая дает любовь и учит любви, — нуждается сейчас огромное количество людей. О такой Церкви мы сегодня не умеем пока свидетельствовать, потому что мы действительно еще новорожденные, мы много чему не научились, но мы должны именно этому учиться у Христа, именно этому нас может научить наша Церковь, если мы этого у нее попросим.
Ответы на вопросы
Если у вас есть какие-то ко мне вопросы, они могут быть на разные темы, я мог бы постараться попробовать на них ответить. Пожалуйста!
— Я недавно живу в этом городе, 10 лет, за это время храм становится все краше и краше, строятся новые здания… Но я хочу обратить внимание, что в ста метрах за вашей спиной находится городское кладбище. Оно заброшено. Я очень много езжу по разным странам и могу сказать, что такого кладбища нигде не видел. Поэтому я хотел бы услышать ваш совет, что мы, миряне, должны думать и делать, когда проходим мимо этого места?
— Подобное случается у нас повсеместно. Большинство населения как раньше, так и сейчас, живёт в реалиях атеизма. Поэтому и кладбище свидетельствует о том, что смерть побеждает жизнь, это место, где нет связи между живыми и усопшими. Это естественно для нашей безбожной жизни, для нашего безбожного прошлого, которое еще не преобразилось. Поэтому можно только об этом горевать. Это первое. Второе: когда человек проходит мимо кладбища, это в рамках нашей древней традиции, он даже инстинктивно не может не начать молиться о тех людях, которые там погребены. Поверьте, это совсем не мало! Если каждый прихожанин, возвращаясь после службы, проходя мимо этого заброшенного кладбища, помолится кратенькой молитвой о душах, которые там лежат, — это очень-очень много. Третье: мне кажется, что есть такие вещи, которые не вернуть, которые невозможно восстановить. Сказал ведь Господь: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов».
Есть вещи, за которые даже браться бессмысленно, потому что то, что посеяно чужими руками, их волей или безволием, — не перевернешь. Что-то будет исчезать, что-то будет гибнуть. Даже такое святое место, как кладбище, кладбище, забытое безбожными людьми, уйдет. Ничто не может держаться, если это не на Боге. Нам нужно думать, как сделать так, чтобы церковное пространство так высветлило нашу жизнь и не только нашу, но и чужую, чтобы внуки этих людей очнулись, чтобы они вернулись на это кладбище и ухаживали за могилами своих предков. С самим кладбищем, я думаю, мы вряд ли что-то сделаем. Даже если мы организуем какой-нибудь православный десант и уберем все могилки, крестики поставим над ними и покрасим их, через несколько лет это все равно все рухнет. Это мое мнение, простите. Мы можем очищать только свое пространство жизни, если мы будем очищать чужое, то мы не займемся тем, что сейчас важно для нас. Христианство живет этим — сначала ты сделай, чтобы у тебя внутри было правильно и хорошо, потом ты сможешь сделать что-то другое. Пока ты сам еще как кладбище, пока ты сам не до конца ожил, оставь мертвых хоронить своих мертвецов.
— Здравствуйте! У меня есть два вопроса насчет Евангелия. Первое, мне бросилось в глаза, что когда Иисус своим последователям какие-то истины раскрывал, давал притчи, это были какие-то зашифрованные фразы. Он почему-то говорил расшифрованную версию только ближайшим слушателям, почему он не давал всем людям это знание? И еще один маленький вопрос: как вы думаете, что Иисус имел в виду, когда сказал, что даже при жизни некоторые из вас увидят Царствие Божие. Что это означает?
— Когда Он говорит эти слова, то сразу начинается Евангельское чтение о Преображении. Потом, когда Господь говорит свои слова, Он ведет своих учеников на гору Фавор и преображается перед ними, они видят Царствие Божие. Это говорит о Его преображении. Господь преображается перед своими учениками. Он показал Свою Божественную славу — так, как они могли это видеть. Это говорится о учениках, которые присутствуют, когда Господь являет Свою Божественную природу. Об этом свидетельствуют два пророка — Моисей и Илия.
— Мы молитвенно произносим: «Да пребудет Царствие Твое». Получается, что Царствие уже пришло?
— Конечно, пришло. Иначе что бы нам надо было «взыскать», ведь Христос говорит: «Взыщите прежде Царствия Божия и правды Его, и все остальное приложится вам». Что значат его слова, что Царствие Божие не где-то там, не где-то здесь, а внутри вас есть? Но очевидно, что это Царствие Божье, которое мы призываем в молитве «Отче наш» как знак Его второго пришествия и окончательной полноты этого Царствия Небесного для всех верных. Это Царствие Божие мы вкушаем во время Евхаристии, поэтому священник, начиная литургию, возглашает: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно, и во веки веков. Аминь». Мы, находясь на Божественной литургии, приобщаясь Святых Божественных тайн, те же самые апостолы на горе Фавор, для которых Царствие Божье приходит во всей силе.
Мы бессильны это Царство в себе раскрыть и жить так, как жили многие святые, но они жили в свете Царствия Небесного. Об этом мы знаем, об этом мы читаем. Об этом мы доподлинно знаем даже из нашего маленького опыта, потому что Царствие Божье во время общения с Богом так касается наших сердец, что мы точно знаем: Царствие Божие — оно вот такое. Когда мы на Пасху вдруг все вместе радуемся, когда на Пасху мы способны друг друга любить, на коротенький период, хотя бы во время пасхальной службы друг другу все простить, — вот оно Царствие Небесное. Полноту его мы ожидаем вместе со вторым пришествием и каждый раз на молитве «Отче наш» молимся о том, чтобы оно скорее к нам пришло.
Первый ваш вопрос. Знаете, Христос ничего не шифровал, в христианстве нет никакого тайного знания. Христианство — это откровение, это открытость Бога для людей. Никакой шифровки в Евангелии нет, нет никакого каббалистического кода, нет никаких вещей, когда можно на Евангелии гадать. На Евангелии не гадают. Притча — это тоже не шифрованный текст, притча — это многообразный текст, притча — это текст, который хранит в себе много смыслов, который не буквален, который дает человеку возможность постепенно постигать очень глубокие истины. С его духовным взрослением, с его образованием, мудростью, опытом притча раскрывается особенным образом. Евангелие так же раскрывается. Евангелие — это огромная притча. Ученикам дано больше, они видят Христа лицом к лицу, и они Его уже как Христа исповедовали, Он им открылся как Бог Истинный, Он им об этом сказал, поэтому слова, которые Он им говорит, Он говорит им это четко и понятно. Они все равно их не понимают, как вы видите. Из Евангелия понятно, что Христос говорит с ними более откровенно, более прямо, иногда объясняет им значения притч. Ученики все равно не понимают, потому что Дух Божий их просвещает, а они как люди еще не дозрели. Они дозревают только потом уже, спустя Воскресенье, Вознесение, во время сошествия Святого Духа, они вдруг дозревают и начинают сами проповедовать Христа. Тут не шифр, а, как бы сказать, область, которую надо познавать в движении, которая не является шифром или формулой, которую нужно выучить и всегда ей питаться.
— Здравствуйте! Хочу спросить Вашего совета. Если христианин желает добра, счастья, благополучия, любви или, например, здоровается, а человек не хочет принимать эту любовь твою, он даже не желает здороваться с тобой, отворачивается, как быть? Дальше здороваться или встать на его стезю? Рассудите данный вопрос, пожалуйста. Чтобы себе не навредить и человеку дать понять, что нельзя так себя вести?
— Я не думаю, что это только христиан касается. Вообще-то людям, вне зависимости от того, христиане они или не христиане, принято здороваться. Мусульмане тоже здороваются между собой. Люди неверующие здороваются между собой. Это говорит прежде всего о собственном человеческом достоинстве. Если я, как человек, перестану здороваться в ответ на то, что со мной не здороваются, то я немножко перестану быть человеком. Мое человеческое достоинство призывает меня всегда со всеми людьми здороваться, это мое человеческое достоинство — видеть в людях людей и поэтому с ними здороваться. Если я перестану с кем-то здороваться, значит, я перестану видеть в ком-то человека, а это уже мое будет недостоинство, я что-то потеряю. Мне тоже хотелось бы, чтобы со мной все здоровались, но это не главное. Главное, что если я позволю себе с кем-то не здороваться, то я немножечко перестану быть человеком. Себя нужно в этом смысле очень-очень хранить.
— Здравствуйте, меня зовут Николай. Вы говорили об апостольском послании, что надо испытывать те же чувства, что и Господь. Но ведь и язычники используют те же чувства? Где отличие?
Отличие очень большое. Мы говорим о человеческих чувствах, а у Христа все-таки чувства, которые на высоте человеческих чувств. Например, там дальше говорится об этих чувствах: «Иже, во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но Себе умалил {истощил}, зрак раба приим, в подобии человечестем быв». (Деян. 3, 1–8)
Я не уверен, что такое чувство глубочайшего смирения, которое было у Христа, способен получить человек просто потому, что он родился на земле. Есть вещи, которые человек просто обязан в себе воспитать. Человек может любить по-человечески — папу, маму, родину, но до какого-то момента, до каких-то пределов, до какого-то состояния, когда вдруг это начинает приносить какое-то неудовольствие. По-человечески, да, например, фарисеи то, что положено было дать родителям, отдавали в жертву на храм и считали, что «Бог, я заплатил Тебе эти деньги, теперь Ты заботься о моих родителях». Понимаете? Этим все и ограничивается. Любовь как чувство по-человечески очень ограничено, а во Христе оно безгранично. До того безгранично, что даже врагов своих принимают. Поэтому сравнивать человеческие чувства в этом смысле мы не можем. Мы должны так же чувствовать, как Христос, а Христос так чувствовал, что за каждого на крест пошел.
Мы неспособны к этому, но мы иногда способны на какую-то жертву ради другого. Иногда бываем способны на жертву ради близких друзей, это понятно. Иногда бываем способны на жертву даже ради незнакомых людей; бывают такие вещи, когда человек способен на жертву, тогда он начинает быть похожим на Христа. Немножечко, но похожим на Христа. Илим если, например, человек способен смириться с чем-то. Взял и смирился. Он тоже становится похожим на Христа. Чувства человеческие — это просто человеческие чувства, сами по себе они не имеют большой цены, потому что это дар Божий. С этими чувствами, как с талантами, человек должен что-то делать, чтобы они достигали какой-то особой остроты, особого звучания, каким-то особым смыслом наполнялись. Иначе чувства будут называться теми же словами, но очень быстро превратятся в инстинкты. Человек будет говорить: «Я тебя люблю!», — а на самом деле, это будет просто инстинкт.
— Батюшка, а как часто можно причащаться мирянам?
По-разному, знаете ли, можно к этому относиться. Вопрос ведь не стоит — часто или редко? Если человек чаще причащается, он становится от этого святее? Нет. Священники причащаются на каждой литургии, а мы, в общем то, такие люди — так себе. Вопрос — как человек к этому относится, как человек этого жаждет, как человек способен открыть себя для Бога, насколько для него Причастие является жаждой его внутренней жизни? Исходя из этого, человек для себя свободно решает, как он подходит к принятию Святых Христовых Тайн. Здесь нет каких-то жестких правил, не должно быть установок, что часто причащаться плохо или, наоборот, хорошо! Тут не должно быть никаких оценочных вещей, все люди разные, у разных людей разный духовный опыт, у разных людей разная скорость движения к Богу, у всех разная молитва.
Нас так приучили, что мы все начинаем воспринимать стандартно, какими-то схемами. У нас есть утренняя и вечерняя молитва — и мы их долдоним с утра до вечера всю свою жизнь. А почему? Почему только эти молитвы надо читать утром, днем и вечером, разве нельзя по-другому молиться Богу? Нельзя другие слова найти, которые сейчас выражают мое внутреннее состояние? Мы отчитали и все, а мы ведь даже многих слов не понимаем, которые в этих молитвословах написаны. Понимаете, христианину дается свобода, мы должны понимать, что мы свободны, и когда мы идем к Богу, не должно быть никаких внешних препятствий.
Скажем, многие люди хотели бы чаще причащаться, и жажда есть такая внутренняя, и какое-то внутреннее стремление. Бывает так, что человек стоит, кто-то причащается, а ему до слез обидно, что все причащаются, а он не причащается, почему? Непонятно. Чувство, что он чего-то лишился, хотя просто не причастился, как и многие. Это очень хороший знак, это значит, что душа открылась для жажды Бога. С другой стороны, человек хочет причащаться еще, а ему говорят: «Надо пять дней поститься, нужно прочесть три канона с акафистом и еще Последование к причастию». Человек приходит с работы, открывает молитвослов, он ничего не понимает, у него глаза на лоб лезут, он изнемогает. Получается, что это правило, которое должно готовить человека к причастию, помогать ему причащаться, становится препятствием, потому что человек такую высокую планку взять не может. Ему кажется, что если он этого не сделал, то он уже не достоин. Разве нас правила делают достойными Причастия? Нас достойными делает сам Христос. Мы всегда не достойны причащаться, поэтому сколько бы мы ни читали, как бы мы ни постились, это ничего не прибавляет нам, это нас может правильно настроить, а может, наоборот, расстроить — так, что мы и причащаться не захотим.
Поэтому и правила к причастию, и пост к причастию — всё это человек должен выбирать для себя сам, исходя из собственных сил, исходя из своего духовного опта, исходя из честности своей, из ревности своей. Но главным должно быть желание причащаться, желание быть со Христом. Когда это желание есть, тогда человек постепенно начинает причащаться так, как его тянет е этому его сердце. Кто-то причащается на каждой литургии, кто-то причащается реже, кто-то причащается еще реже, но если это формально, то во всех трех случаях это неправильно. Часто или редко — главное, не причащаться формально. Когда человек идет причащаться, чтобы быть со Христом, когда у него жажда причастия — это главный критерий того, как мы должны выбирать, часто ли нам причащаться.
— Добрый вечер, у меня такой вопрос — иногда бывает, что заходишь в церковь, а у тебя нет юбочки — дадут повязать, нет платочка — дадут платочек, то есть если хочешь — заходи, пожалуйста!
— Нет сердца, дадут сердце!
— А бывает так, вот я была в церкви в Серпухове, не помню, как называется церковь. Зашли в церковь с мамой, там свечки ставить нельзя — «Не зажигайте! Просто поставьте, но не зажигайте!». И там таких штук 20 свечек лежит, которые нельзя зажигать. Это правильно вообще?
— Не знаю.
— То есть зайти ты можешь, но тебе ничего делать там нельзя.
— Почему? Молиться-то ты можешь!
— Но в церкви не горит ни одной свечи!
— Честно говоря, я не совсем понимаю, о чем идет речь. Наверное, есть такие храмы, где какие-то древние фрески…
— Нет, она была достаточно новая.
— Извините, я не могу комментировать то пространство, где я никогда не был. Но горит твоя свеча или не горит, по сути своей, если ты пришел, чтобы поставить Богу свечку, Он же видел твое желание, Он же свечку заметил. Зажгут ее потом или не зажгут — Ему огонечек не нужен. Ты пришел в храм молиться. Свеча — это только символ молитвы, только внешнее выражение того огня, который горит уже здесь, в сердце. Если огонь здесь горит, как свечка, то это хорошо. Если он не горит, то можно свечку зажечь, но толку никакого. Поэтому не надо сильно смущаться. Если вы пришли в Храм к Богу, поставили свечу и помолились, поверьте мне, все произошло так, как должно было произойти.
Вопрос от настоятеля храма Святой Троицы г. Электроугли, протоиерея Александра Лыкова: Батюшка, такой вопрос. Как и во многих храмах, мы сейчас ведем беседы с теми, кто собирается креститься. И вот мы с отцом Андреем, не сговариваясь, сдерживаем натиск таких скоропоспешных христиан, которые хотят побыстрее крестить детей. Я знаю, что Вы тему вхождения в Церковь изучаете. Понятно, что сейчас идет «разнарядка» — четыре-пять бесед. Мы стараемся, конечно, не по разнарядке действовать. Но людии приходят, как в московских храмах, так и здесь, совершенно «с нуля», то есть они крещены (я имею в виду родителей детей), но не открывали ни разу в жизни Евангелие, нет ни опыта молитвы, ничего. Мы знаем, что в древней Церкви институт оглашения был от год до пяти лет. Мы тоже стараемся хоть как-то готовить родителей. Какой критерий есть, что вот, пора, теперь можно крестить? Что необходимо для того, чтобы принять это решение?
— Мне кажется, одним из главных критериев после огласительных бесед должно быть исповедание человеком того, что он остается в Церкви. Что он приходит не взять крещение, а что он приходит сюда, чтобы стать членом Церкви, стать христианином. Мне кажется, именно готовность жить с Церковью единой жизнью — она есть знак того, что человека можно крестить.
— Здравствуйте! Сегодня звучала фраза, я, в принципе, слышу ее довольно часто, у меня особый какой-то трепет, когда я слышу эту фразу-то, что называется «встреча с Христом». Мне даже обычно неудобно подходить к людям и задавать вопрос: «Что было с тобой?». Зачастую есть ощущение абсурдности жизни без Бога, надежды на то, что твои желания реализуются, что ты встретишься с Ним. Собственно, я знаю многих людей, которые ходят в храм, может быть, еще не имея даже твердой веры, но она понимают, что она должна быть. Существуют ли какие-то слова, описание того, чем должна быть эта встреча, что это такое? Спасибо.
— Знаете, о такой встрече со Христом не очень просто говорить, в связи с тем, что это может не быть такой встречей, которая была у апостола Павла. Вот он встретился, ослеп, и это было какое-то чудо в его жизни, которое потрясло его единомоментно. Для человека встреча со Христом в Церкви может длиться довольно долгий период, и он все равно будет в состоянии встречи, потому что это будет встречное движение.
Может, конечно, будет какой-то момент, когда человек что-то поймет, но потом его ожидают еще более серьезные вещи. Поэтому Церковь — это не место, а путь, путь этой Встречи. Этот путь осуществляется с двух сторон. Христос к тебе идет, а ты — к Нему. Все ближе и ближе, ближе, в какой-то момент эта близость может тебя, как многих в Церкви, как-то совершенно зажечь и сделать другим человеком. Сказать о том, что человек пришел, встретился и вот все отлично, теперь он живет в Церкви после встречи со Христом — нельзя. Какая-то встреча случается в момент первой исповеди и первого причастия, какое-то знание и какое-то понимание приходит, потом что-то отходит, потом человек может вообще этой встречи даже не жаждать, потому что ему достаточно ходить по богослужебному кругу, от Пасхи до Пасхи, от исповеди до исповеди, от причастия до причастия. Он так живет, целую свою жизнь проходит — вроде каждое воскресенье в храме, вроде регулярно исповедуется и причащается, вроде все есть, а Христос может быть не рядом.
Да, ты нашел для себя такой путь, где ты всегда прав, ты знаешь, что все, кто так не живут — не спасутся, что у них там ересь и разгул, а мы в лоне истинной Церкви. Мы исполняем все заповеди, ходим себе правильным путем, но это путь не по серпантину, не вверх, а путь на одном месте. Через какое-то время человек не может не ощущать, что этот путь его опустошает, что ему уже скучно стоять на службе, что ему уже не приятно поститься, и он уже начинает в каждом видеть то, что он не видит в себе — все оказываются плохими, священники оказываются не такими, все оказывается не так, не то и не здесь, потому что он искал уверенность и нашел, нашел ее в Церкви. Церковь может дать эту уверенность, если ты ищешь внешних вещей. Человек уверен, что в Церкви все всегда правильно и хорошо, а если кое-где у нас порой что-то не так — это клевета и заказ госдепа. И так далее, и тому подобное. Поэтому встреча со Христом — это как раз тот самый путь, который человек проделывает всю свою жизнь, но именно в Церкви.
Подготовила Ольга Лунина
Подробнее: http://www.pravmir.ru/all-you-need-is-love-ili-dlya-chego-sushhestvuet-cerkov/#ixzz2rhb1R6A4
по материалам www.pravmir.ru